1/9 Одиссей и Навсикая. Взаимодействие живописи с античным сюжетом

О чем пойдет речь

Первая наша лекция, она называется «Одиссей и Навсикая. Взаимодействие живописи с античным сюжетом.» И она будет посвящена, в первую очередь, знаменитой картине Серова «Одиссей и Навсикая». Картина находится в Третьяковской галерее, она написана в 1910 году. Какие вопросы будут стоять в этой лекции? Во-первых, мы посмотрим, как изображение соотносится с текстом. Во-вторых, посмотрим, как другие художники обращались к этому сюжету. Что они делали, на чем акцентировали свое внимание? Что они замечали, а что не замечали? По сути дела, каждая иллюстрация – это, в первую очередь, интерпретация. Мы будем говорить об особенностях интерпретации художником литературного текста, на примере этой картины.

Одна из задач – показать не только отличие одного художника от другого, но и вдуматься в принципиальную разницу между подходами к иллюстрированию (иллюстрирование–рассказ; иллюстрирование-осмысление). Важная тема – философская глубина произведений изобразительного искусства.

Популярность античных сюжетов в разные эпохи

Итак, встреча Одиссея и Навсикаи. Надо сказать, что в истории живописи, если говорить о примерах, когда художники иллюстрируют античные сюжеты: сюжеты античной мифологии, сюжеты, взятые из гомеровского эпоса и сюжеты античной истории, часто составляющих с мифологией единое целое античного мира – то, таких примеров бесконечное множество. Начался этот процесс еще в самой античности. Скульпторы, и живописцы (особенно в вазописи), постоянно обращались к мифологическим сюжетам: подвиги Геракла, сюжеты, связанные с историей Троянской войны, другие мифологические циклы – они постоянно иллюстрируются. Если говорить о скульптуре – это фронтоны и фризы античных храмов, т.е. барельефы и скульптурные композиции, бесчисленные примеры из античной вазописи, знаменитые помпейские фрески – сама античная культура дала бесчисленные образцы интерпретации сюжетов античной мифологии и древнего эпоса.

Затем в Византии и в Средние века на латинском западе интерес к этой теме значительно ослабевает, стремится практически к нулю. На первый план выходят исключительно христианские сюжеты. В Эпоху Возрождения происходит постепенное возвращение внимания, особенно в XVI, а еще больше  XVII – XVIII веках, уже за пределами эпохи Возрождения. Это время, которое мы обычно связываем с такими понятиями как классицизм и барокко XVII – XVIII век – вот в это время небывалого размаха и расцвета достигает популярность античных сюжетов (мифологических и исторических) в европейском искусстве.

Когда эпоха Барокко в одних странах и эпоха Классицизма в других (мы сейчас не будем обсуждать вопросы границ и взаимодействия этих двух понятий), когда эта эпоха заканчивается, и мы видим появление Романтизма, то интерес к античности опять начинает гаснуть. Почему? Потому что, с одной стороны внимание культуры сосредоточено на современнике и современности; с другой стороны, очень популярными становятся и вытесняют античность сюжеты, связанные с древностью европейской, северной, европейское средневековье – поэмы Оссиана, которые чрезвычайно популярны на рубеже XVIII – XIX веков. Потом, если говорить о XIX веке, прерафаэлиты, которые с большим интересом вглядываются в древность, но, ни сколько в античную, сколько в «условно-средневековую». Их интересует мир рыцарского романа. И если античные сюжеты и появляются в XIX веке, то не часто.

В самом конце XIX и в начале XX века, снова возникает взлет интереса. Во многом он связан с новыми археологическими раскопками (Эванса и Шлимана и других) – перед нами переоткрытие античности учеными, а затем и культуры в целом. Европейская культура, интеллектуалы, художники вглядываются в античность снова с большим вниманием, в первую очередь их интересует древнегреческая архаика – то, что открыла археология нового времени, особенно важны раскопки Шлимана. Древние фрески, статуи, куросы, коры, архаическая керамика – одним словом, мир архаической античности становится интересным, но осмысляется совсем по-другому. Здесь, скорее всего интерес научный и романтически-мечтательный, но нет прямой аналогии своей жизни с жизнью античного мира, что было в эпоху Классицизма и Барокко, когда античные сюжеты воспринимались как повод рассказать о современном празднике, маскараде, торжестве.

И вот, Серов, которой шел своей собственной дорогой как художник, и начинал как художник-реалист, в начале XX века, ближе к 10-м годам, особенно 1910 году, он создает целую серию работ, в новой для себя манере, их называют модернистскими работами. Эти работы во многом, как раз связаны с новым пониманием античности. И одна из этих работ: «Одиссей и Навсикая».

Одиссей и Навсикая в живописи XVII века

Для примера, мы сначала посмотрим, то, как этот сюжет изображали художники XVII века. Огромная разница: многофигурная композиция, масса движений, эмоций, огромное количество аксессуаров (сбруи, ткани, виноград) – на примере картины Питера Ластмана.

Другой художник – Мишель Десублео, по своему интерпретирует этот сюжет, но мы снова видим нарядные ткани, дорогие одежды, множество персонажей. Понятно, что художников интересует этот сюжет, как повод показать и женскую красоту, и богатство живописной техники, обнаженная фигура Одиссея.

Еще одна работа – Сальватор Роза. Снова мы видим обнаженного Одиссея, служанок, Навсикаю, элементы пейзажа.

То есть, на примере этих художников, мы видим живопись, которая более-менее подробно, а старается она именно подробно, пересказывает этот сюжет. В основном везде мы видим умоляющего Одиссея и снисходящую к нему царевну Навсикаю – и здесь…

… и здесь он даже ну коленях у Ластмана стоит.

И у Мишеля Дублео. И везде мы видим этот чрезвычайно интересовавший художников момент, как обнаженный Одиссей получает, по приказу Навсикаи, от ее служанок получает ткани, чтобы укрыть свое тело.

Он изображен обнаженным, а они одетыми – это контраст живописный и ясный. Это, как нам кажется, вполне подробное иллюстрирование мифологического сюжета.

Какой мотив здесь выделен всеми художниками? Мотив мольбы, которая услышана, и мотив передачи покрова, для того чтобы Одиссей свою наготу прикрыл. Девушки-служанки показаны испуганными, Навсикая – единственная из всех не боится, что соответствует Гомеровскому описанию.

Впрочем, вот здесь и служанки тоже вполне горделиво и важно себя ведут. Они уже успокоились и не боятся.

Интерпретация Серова: первый взгляд

То, что мы видим у Серова – это абсолютно другое понимание, что вообще в этом сюжете нужно иллюстрировать, зачем вообще нужно браться за иллюстрирование этого сюжета. Он удаляет подробности, отодвигает сцену на средний план, вдаль от нас, мы не видим лиц и аксессуаров, мы не видим даже подробно элементов пейзажа, мы не видим обнаженного Одиссея и испуганных служанок – то есть, мы видим совершенно другую иллюстрацию. Это обобщенное изображение, которое как бы отдалено от нас и тем самым, Серов говорит, что мы можем издали созерцать какую-то часть происходившего тогда.

Перед нами возникает ощущение временной дистанции. Это ощущение дистанции между нами и изображением подчеркивается еще и полоской воды на переднем плане, в которой отражается небо, мулы, колесница, фигура Одиссея. Мы угадываем эти отражения, хотя они сделаны широкими мазками, неотчетливо. И вот эта полоска блестящей воды между нами – зрителем и происходящим еще больше подчеркивает эту дистанцию. Вообще вся горизонтальная структура, которую мы видим: полоска берега, затем полоска моря и полоска движущейся процессии – это все напоминает нам об античном фризе вытянутом, эти ассоциации неизбежны и говорят нам о глубокой древности.

Серов не просто иллюстрирует сцену из Гомера, а пытается показать саму древность, не рассказать нам в подробностях о том, что произошло в этом эпизоде, а изобразить миф, чтобы мы заворожено созерцали, чувствуя дистанцию между собой и баснословным временем Гомера.

А над происходящим огромное небо, занимающее, по сути дела, большую часть изображения, пустое казалось бы, но в нем важны вот эти облака. По поводу этих облаков, часто говорят, что в них угадываются очертания античных богов. Например, кудрявая голова Зевса, справа над Одиссеем. Можно с этим соглашаться, можно не соглашаться, можно отмечать некоторую перекличку между фигурой самого Одиссея, который идет сзади на расстоянии между служанками и Навсикаей, и облаком над ним – его склоненная курчавая с бородою голова и облако могут как-то перекликаться. Но, в общем, это даже не обязательно, в любом случае понятно, что небесный мир, связанный, так или иначе, с богами, здесь представлен этими серебристыми, тающими облаками.

Это очень важно, потому что дальше мы будем смотреть на то, насколько Серов точен в своей передаче этого эпизода и мы увидим, что в тексте Гомера боги постоянно присутствуют и играют существенную роль. Возможно, это большое высокое облачное небо над Одиссеем и над Навсикаей – это ответ Серова на вопрос: «А где же собственно боги? Где их действия? Где их вмешательство?» В каком-то смысле, они постоянно здесь и постоянно с небес наблюдают за происходящим.

Работа художника с текстом первоисточника

Сейчас мы будем приводить фрагменты текста Гомера, в переводе Жуковского, и мы будем смотреть, как это отражается в картине Серова.

Напомним, что Одиссей после долгих скитаний, потеряв всех спутников своих, отправляется в последнее путешествие, пытаясь достичь родимой Итаки на плоту, но Посейдон, который в этот момент движется по небу замечает его плот: посылает ветры. Начитается страшная буря, ветры разбивают плот Одиссея. Он сначала хватается за бревно, потом пускается вплавь, потом ему помогает морская богиня Левкотея, дав ему волшебное покрывало. Одним словом он измучен, после страшной борьбы с волнами, но Одиссей, все таки, живым добирается до какого-то неизвестного ему берега, выползает на него и без сил падает в кустах возле ручья. Он еще не знает, где он оказался, и что его ждет, но он спасен.

С этого момента начинается наш рассказ. Богиня Афина, которая помогает все время Одиссею, отправляется во дворец местного царя Алкиноя и является во сне под видом подруге царевне, дочери царя, прекрасной Навсикаи. Навсикаи сказано во сне, что она скоро уже может выйти за муж, а приданное не готово к свадьбе – надо отправиться на берег моря, где река впадает и заняться стиркой приданного, привести в порядок драгоценные наряды. Проснувшись, она просит, чтобы отец дал ей мулов, повозку и отправляется с подругами на берег моря.

Там, Гомер нам подробно рассказывает, как они стирают белье, развлекаются, играют в мяч, купаются. В тот момент когда они играют в мяч, богиня Афина направляет движение мяча так, что он летит не в руки одной из девушек, а упал в море, понимая, что девушки, наверняка, закричат дружно, и от этого крика Одиссей проснется. Так и происходит. Вот как оно в «Одиссее» Гомера:

« …Весело сели на мягкой траве у реки за обед свой,

Влажные платья оставив сушить лучезарному солнцу.

Пищей насытив себя, и подруг, и служанок, царевна

[100]   Вызвала в мяч их играть, головные сложив покрывала;

Песню же стала сама белокурая петь Навсикая.

Так стрелоносная, ловлей в горах веселясь, Артемида

Многовершинный Тайгет и крутой Эримант обегает,

Смерть нанося кабанам и лесным легконогим оленям;

[105]   С нею, прекрасные дочери Зевса эгидодержавца,

Бегают нимфы полей – и любуется ими Латона;

Всех превышает она головой, и легко между ними,

Сколь ни прекрасны они, распознать в ней богиню Олимпа.

Так красотою девичьей подруг затмевала царевна…»

Сразу отметим два момента. Первый: параллель в Гомеровском тексте, которая возникает между людьми и богами. Герои сравниваются с богами, и здесь Гомер сравнивает юную девушку царевну Навсикаю с богиней Артемидой (Латона другое ее имя) – сестрой Аполлона.

Второй: Гомеровское представление о выдающейся внешности о красоте связано с тем, что такой человек подобен богу или богине – ясный признак – этот человек выше ростом, чем окружающие. Артемида легко опознается среди нимф, с которыми она бегает на Тайгете, потому что она превышает всех головой. Также выше всех своих служанок и подруг царевна Навсикая.

Читаем дальше:

[110]   «  …Стали они, наконец, собираться домой; в колесницу

Мулов опять заложили и в короб уклали одежды.

Тут светлоокая дева Паллада придумала средство,

Как пробудить Одиссея, чтоб, с ним повстречавшись, царевна

В город людей феакийских ему указала дорогу:

[115]   Бросила мяч Навсикая в подружек, но, в них не попавши,

Он, отраженный Афиною, в волны шумящие прянул;

Громко они закричали; их крик пробудил Одиссея…»

Здесь мы видим прямое вмешательство богов, в данном случае Афины Паллады, в дела людей.

«…Он поднялся и, колеблясь рассудком и сердцем, воскликнул:

«Горе! К какому народу зашел я? Быть может, здесь область

[120]   Диких, не знающих правды людей? Иль, может быть, встречу

Смертных приветливых, богобоязненных, гостеприимных?…

…С сими словами из чащи кустов Одиссей осторожно

Выполз; потом жиловатой рукою покрытых листами

Свежих ветвей наломал, чтоб одеть обнаженное тело.

[130]   Вышел он – так, на горах обитающий, силою гордый,

В ветер и дождь на добычу выходит, сверкая глазами,

Лев;…

…В трепете все разбежалися врозь по высокому брегу.

Но Алкиноева дочь не покинула места. Афина

[140]   Бодрость вселила ей в сердце и в нем уничтожила робость.

Стала она перед ним…»

Навсикая показана нам, как противопоставленная служанкам, отличающаяся благородной статью: они бегут, а она стоит.

Одиссей обращается с речью. Вот фрагмент из нее, который нам пригодится:

«   …С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне:

«Руки, богиня иль смертная дева, к тебе простираю.

[150]   Если одна из богинь ты, владычиц пространного неба,

То с Артемидою только, великою дочерью Зевса,

Можешь сходна быть лица красотою и станом высоким;

Если ж одна ты из смертных, под властью судьбины живущих,

То несказанно блаженны отец твой и мать, и блаженны

[155]   Братья твои, с наслаждением видя, как ты перед ними

В доме семейном столь мирно цветешь, иль свои восхищая

Очи тобою, когда в хороводах ты весело пляшешь.

Но из блаженных блаженнейшим будет тот смертный, который

В дом свой тебя уведет, одаренную веном богатым.

[160]   Нет, ничего столь прекрасного между людей земнородных

Взоры мои не встречали доныне; смотрю с изумленьем.

В Делосе только я – там, где алтарь Аполлонов воздвигнут, –

Юную стройно-высокую пальму однажды заметил

(В храм же зашел, окруженный толпою сопутников верных,

[165]   Я по пути, на котором столь много мне встретилось бедствий).

Юную пальму заметив, я в сердце своем изумлен был

Долго: подобного ей благородного древа нигде не видал я.

Так и тебе я дивлюсь!…»

Замечание: снова мы видим сравнение Навсикаи с Артемидой, снова подчеркивается ее красота и высокий рост. Затем знаменитое сравнение со стройной пальмой, ее отдельность и уникальность, непохожесть на другие деревья. Все это проецируется на Навсикаю.

Далее Гомер нам рассказывает, как, услышав речь Одиссея, она поняла, что передней не простой странник – речь Одиссея достигла своей цели. Навсикая собрала подруг, велела им одеть странника, накормить, умыть. Девушки его ведут к реке, он просит их, чтобы они отошли, потому что ему при них стыдно обнажаться и купаться. Умывшись в реке, он натирается маслом, одевается в чистые одежды. Афина придает ему красоту, окружая его каким-то особым блеском и сиянием, увеличивает ему рост и полноту, завивает ему кудри (подобно цветку гиацинта). И когда Одиссей в таком обличии снова появляется перед Навсикаей, она с восхищением на Одиссея и говорит подругам, что, наверное, это не простой смертный. Она мечтает, чтобы вот такого супруга послали ей боги.

После этого она произносит длинную речь, обращенную к Одиссею. В ней рассказывает ему, куда он попал – это остров Схерия, здесь обитает народ феаков, здесь правит царь Алкиной, а она его дочь.

Она говорит, что сейчас она двинется в город со своими служанками, а он пусть следует за ними, но важно, чтобы их не увидели вместе. Неприлично, что царевна Навсикая будет идти в сопровождении какого-то мужчины, поэтому, когда они приблизятся к городу они расстанутся и он должен в город пройти один. Она объясняет, как пройти во дворец, как умолять отца о помощи.

Когда она закончила свою речь – финал этой сцены – Гомер нам говорит:

«…Кончив, ударила звучно блестящим бичом Навсикая

Мулов; затопав, они от реки побежали проворной

Рысью; другие же, пешие, следом пошли; но царевна

Мулов держала на крепких вожжах, чтоб от них не отстали

[320]   Девы и странник, и хлопала звучным бичом осторожно….»

Здесь подчеркнуто два начала Навсикаи. Она снова нам показана, как царственная особа. Она единственная на колеснице, остальные идут пешком. В ней энергия и сила присущая царственной особе. При этом, она разумна, она смиряет мулов, держит вожжи крепко в руках, смиряет их бег, думая, чтобы служанки и Одиссей, которые идут за ней, успевали, и чтобы мулы не убежали далеко вперед. Заканчивает этот период Гомер:

«… И хлопала звучным бичом –осторожно..»

Серов и предшественники

И если мы, после всего прочитанного, снова посмотрим на картину Серова, то увидим, что при всей той обобщенности по сравнению с работами художников XVII века (нет деталей, обобщенное изображение древности), Серов удивительно точен в своей картине. Это не просто обобщенный образ античного гомеровского легендарного прошлого, а вполне точная, буквальная иллюстрация.

Мы понимаем какой он выбрал эпизод из песни – момент, когда Навсикая двинулась, и служанки двинулись за ней и Одиссей следом. Мы видим дистанцию между Одиссеем и служанками: они даны как одно целое, а между ними и Одиссеем подчеркнутая дистанция. Мы понимаем, откуда она берется, потому что он не может слишком близко следовать за Навсикаей, она предупредила его об этом, кроме того подчеркивается его отдельность, затем он заметно выше ростом. Ясно совершенно, что центральная фигура здесь – Навсикая, подчеркнута ее стройность и высота. Мы, конечно, вспоминаем сравнение Одиссея Навсикаи с пальмой прекрасной, когда смотрим на эту иллюстрацию.

На самом деле, Серов выделил все то, что ему показалось наиболее важным в рассказе Гомера. В образе Навсикаи он выделил, как акцент, ее стройность и высоту, царственность, благородство и, конечно, сравнение с пальмой – все то, что уходит на картинах художников XVII века.

Разве что только на картине у Ластмана мы видим высокого роста деву, но она дородна, раскинула руки. Жест ее отвечает жесту Одиссея, который тоже развел руки в стороны. Понятно, что есть резоны так изображать Навсикаю, но на стройную благородную пальму, она здесь никак не похожа.

Также история с иллюстрацией Сальватора Розы – перед нами скорее некая бытовая сцена, а мифологический сюжет использован, как повод, скорее, для изображения эпизода. Здесь художника интересует совершенно другое: контраст между одетой девушкой и обнаженной мужской фигурой, идея милосердия, тема услышанной мольбы, понятно, что художника интересует симметричность построения.

Серов выделяет совершенно другое и, надо сказать, что с точки зрения современного читателя он выделяет главное. Главное, что остается в памяти у читателя от этого эпизода, то, что Навсикая не испугалась Одиссея, проявив царственную выдержку; Одиссей произнес знаменитейшую в истории мировой культуры речей, где центральный образ – сравнение Навсикаи с пальмой. Все это мы видим в иллюстрации Серова.

Чем гениальная иллюстрация отличается от хорошей

Завершая, можно сказать, что если иллюстрация – это интерпретация, то художник может в своей интерпретации преследовать совершенно разные задачи и идти по разному пути. Художник может своей иллюстрацией пытаться нам пересказать написанное в тексте, а может нам пытаться показать сам дух текста. Он может быть интересен своими подробностями и деталям, а может наоборот сосредоточиться на главном акцентировании, где главное чтобы мы, не отвлекаясь на второстепенное, уловили основную идею того, что он иллюстрирует.

Можно сказать, что иллюстрации художников XVII века по своему замечательны: Сальватор Роза, Ластман – это качественная живопись.

У Мишеля Десублео мы видим вполне добротную классицистическую картину, чем-то, может быть, напоминающую работы Пуссена (фр. Nicolas Poussin), но сделанную в духе своего времени, на очень высоком уровне. Но это, конечно, иллюстрация – пересказ, иллюстрация-рассказ. Мы смотрим со стороны на происходящее, и нам кажется, что мы присутствуем при этой сцене.

Серов нас отодвигает в какую-то другую временную перспективу. Мы смотрим в античный миф, в легендарное прошлое. При этом, при всей этой обобщенности, эскизности, профильности изображения, он умудряется сохранить точность верность тексту, показать нам самое главное в этом отрывке из «Одиссеи». Можно сказать, что мы видим разницу между просто хорошими иллюстрациями и иллюстрацией гениальной, хотя это, может быть, не вполне корректное противопоставление, поскольку здесь противопоставляются ни сколько художники, сколько художественные миры разных эпох: Серова в 1910 году сравнивать напрямую с художниками XVII века не совсем корректно. Но ясно, что начало XX века смотрит на античность уже совсем другими глазами и видит совершенно другое, интересуется совершенно другим.