17.09.2018. APCNEWS.RU. Эпоха Наполеоновских войн и Отечественной войны 1812 была переломной не только для России, но и для всей Европы. Именно после нее началось активное формирование национального самосознания многих европейских народов – и немцев, и русских, и французов.
Лев Толстой в романе «Война и мир» осознанно создавал эпос той переломной эпохи, отталкиваясь от настроений и споров середины 1850-х годов. В первой лекции курса разговор пойдет о сложном вызревании авторского замысла, о ненаписанной повести «Декабристы» и множестве промежуточных названий великого романа, о разрыве Толстого со всеми политическими и литературными течениями своего времени и о том, как он, наконец, выпустил в свет свое поистине грандиозное произведение.
Об этом Служба новостей APCNEWS.RU со ссылкой на сайт Magisteria.ru.
Опыт переломной эпохи
Не будет преувеличением сказать, что роман «Война и мир» – одно из ключевых произведений русского литературного канона. Само понятие литературного канона как некоего перечня, шорт-листа образцовых литературных произведений, обязательных к прочтению, образцовых для носителей данной культуры, отсылает нас к теме национального самосознания. Применительно к России, к нашему национальному самосознанию, конечно, решающая эпоха – это XIX в. Так обстоит дело не только у нас. В это же время в Германии, во Франции формируется идея нации и параллельно с этим формируется некий литературный канон.
Алексей Федорович Лосев в книге о Гомере в серии ЖЗЛ в свое время, неизбежно сталкиваясь с необходимостью как-то решать так называемый гомеровский вопрос, т.е. вопрос об авторстве «Илиады» и «Одиссеи», о том, существовал ли какой-то единый автор этих двух произведений, вообще насколько можно говорить о Гомере как об историческом лице, выдвинул такую изящную метафору о том, что по-настоящему автором «Илиады» является сам древнегреческий народ. Таким коллективным автором и коллективным читателем этого произведения. И это не просто метафора, дальше идет конкретизация в историческом, временном измерении, социальном, диалектном, конкретизация, какой именно народ.
Действительно, уже на примере «Илиады» мы видим, как тесно связано национальное самосознание с литературным каноном. Быть эллином на протяжении многих веков значило знать и воспринимать текст «Илиады» как свой, причем неважно, были ли греки политически независимыми или жили в составе какого-то другого государства Римской империи. На протяжении многих веков этот текст оставался каноническим. Эта связь между национальным самосознанием и литературным каноном уходит вглубь тысячелетий.
Но применительно к Европе, применительно к современным нациям, применительно к современным национальным культурам, литературам, литературным языкам решающая эпоха, конечно же, XIX век. И это решающая эпоха для нас. Именно XIX в. – золотой век русской литературы. Но то же самое будет справедливо и по отношению к европейским народам. Особая связь существовала между Россией и Германией. Многие модели, инструменты, как бы сейчас сказали, конструирования национальной идентичности заимствовались русскими у немцев, а исходная историческая почва была фактически общая.
1812 г. у нас – это время, когда русские стали задумываться о своей роли в истории, о роли России в истории, о своей самобытности. 1813 г. – время национального подъема в Германии, когда на плечах русских солдат происходит освобождение Германии. И хотя в политическом, военном смысле русские войска, Александр I приносит Германии, германским государствам независимость от Наполеона, но в дальнейшем на протяжении многих десятков лет в интеллектуальном плане именно русские будут заимствовать у немцев те инструменты, те идеи, которые немцы выдвигают в связи с этой эпохой.
Роман «Война и мир» берет вот этот важнейший, терминальный исторический опыт, который дал импульс к формированию исторического и национального самосознания многих европейских народов, и немцев, и русских, и по-своему французов. Для французов эта эпоха тоже совершенно особая, связанная, прежде всего, с Великой французской революцией.
В романе «Война и мир» именно этот опыт берется как предмет изображения. Он осмысляется. И, собственно говоря, в этом романе русская культура впервые дает такой целостный, всеохватный ответ. Получается такое целостное высказывание именно на эту историческую, национальную, ключевую для культуры тему. Для нас война 1812 года очень удалена, вообще эта эпоха далека. С чем мы можем сравнить эту эпоху? С эпохой революции, со Второй Мировой войной? Ничего подобного не будет. Т.е. попытки как-то в рамках одного произведения осмыслить такой трагический переломный опыт, конечно, будут повторяться. И об этом мы будем говорить. Но столь масштабно и целостно отразить подобный опыт в рамках одного произведения – тут сложно поставить какое-то последующее произведение рядом с «Войной и миром».
Бессмертное произведение и жизнь во времени
О таких произведениях, как «Война и мир», ставших каноническими, часто говорят как о бессмертных произведениях. Оно как бы запаковано в некий контекст абсолютных оценок. С одной стороны, это понятно. Наверное, представление о бессмертии произведения объяснимо с точки зрения того, как живет историческая общность. Это объяснимо с точки зрения того, как идет преподавание в школе и т.д. Но когда мы смотрим на такие канонические произведения, на этот абсолютный контекст из своего подвижного, сиюминутного, ненадежного сегодня, то всегда возникает некая проблема – как подступиться к этому тексту, который живет как бы в другом измерении? Это касается, наверное, всех произведений классической литературы. Но романа «Война и мир» это касается в наибольшей степени.
Какой-то зацепкой для того, чтобы начать наш разговор, становится, конечно, то, что, строго говоря, бессмертных произведений не существует. Как сами народы, как сами носители национальной культуры, так и произведения живут во времени. У Михаила Бахтина есть даже такой термин – «большое время». Поясняя как-то, переводя это достаточно сложное понятие на доступный нам язык, можно сказать, что все мы живем в каком-то сиюминутном пространстве наших расчетов, планов, когда мы хотим убедить кого-то что-то купить или продать, когда мы рассчитываем какие-то поступки своей жизни. И смысловой горизонт нашей обыденной жизни все-таки невелик. А значительные произведения человеческой мысли живут в некоем другом измерении. Они живут в некотором большом времени по сравнению с нашим временем, ненадежным, неподвижным временем наших забот.
Но несмотря на то, что это время большое, все-таки это время. В нем тоже происходят события. И в разные моменты времени произведение не равно самому себе. Попытка выйти из контекста абсолютных оценок, попытка проследить, какие события происходят, происходили за время бытования романа «Война и мир» в читательском восприятии – такой попыткой станет наш курс лекций. Постараемся сделать шаг назад от текста, чтобы всмотреться в то, как жило это произведение в читательском восприятии. Ведь именно в восприятии читателей, а значит, во времени живет литературное произведение. Оно, живя во времени, социально и исторично в каждом своем моменте. Но, конечно, не так социально и не так исторично, как это, порой грубовато, понимается соответственно в социологии и в исторической науке. Как это ни странно, важнейший, ключевой, возможно, сюжет для нашей истории, читательская история романа «Война и мир» не написана в горизонте современной науки. И поэтому наш курс, который будет опираться все-таки на какие-то островки уже исследованных территорий, будет полон лакун. Он будет полон лакун еще и потому, что читательская история романа «Война и мир» необозрима.
Но мы постараемся проделать некоторый путь, который я и обозначил в названии курса: от авторского замысла к национальной мифологии. Как так получилось, что произведение, которое задумывалось новаторским, которое задумывалось вопреки господствующим идеологиям, которое не укладывалось ни в какую литературную форму, которое было призвано демифологизировать и деидеологизировать взгляд на историю вообще и на историческое прошлое, такое уже важное, возведенное на пьедестал историческое прошлое начала XIX в., как такое произведение превратилось, во-первых, в каноническое произведение русской литературы, а во-вторых, стало едва ли не одним из основных элементов национальной мифологии? Мы постараемся пунктирно обозначить этот путь.
«Весь мир погибнет, если я остановлюсь»
Итак, мы начнем наш разговор с замысла. Условно первую лекцию мы можем обозначить «В лабиринтах авторского замысла». Зачем Льву Толстому понадобилось писать эту книгу? Лев Николаевич был человек, который был органически неспособен делать что-то, заниматься чем-то вполсилы. Всему, что бы он ни делал, он отдавал все свои силы полностью. Однажды в письме к Александре Андреевне Толстой в декабре 1874 г. он написал: «Вы говорите, что мы как белка в колесе. Разумеется. Но этого не надо говорить и думать. Я, по крайней мере, что бы я ни делал, всегда убеждаюсь, что с высоты этих пирамид сорок веков взирают на меня…».
Эта фраза в письме сказана по-французски, речь идет о цитате из Наполеона, он так обращался к своим солдатам в Египте перед битвой у пирамид. И дальше Толстой пишет: «…и что весь мир погибнет, если я остановлюсь». Вот эта установка – «весь мир погибнет, если я остановлюсь» – очень характерна для Толстого, для отношения его к собственной жизни, причем не только к литературе, не только к литературному творчеству.
В этом письме к Александре Андреевне он говорит эти слова, чтобы подбодрить своего друга, свою родственницу, которая в это время занималась организацией приюта для бывших проституток. Он говорит о том, что чем бы человек ни занимался, будь это благотворительная деятельность или семейные дела, нельзя думать, что мы заключены в какой-то круг, из которого нельзя выбраться, как белке в колесе. Человек может чего-то достичь, только если он думает, что весь мир погибнет, если он остановится. И действительно так Толстой относился ко всему. Он относился так к мелочам.
Духовный путь самосовершенствования Толстого начинается с того, что беспутный студент в 1847 г. завел дневник. Он старается воспитать самого себя. Режим дня, как одеваться, как разговаривать с людьми… Для Толстого не существует каких-то само собой разумеющихся вещей. Все нужно брать приступом, все нужно осмыслять как бы заново, решать для себя самые простые задачи так, как будто бы весь мир погибнет, если эти задачи не будут решены.
Таким же он был и на войне. Он попадает на войну и пишет рассказы о кавказской войне, о Крымской войне так, как будто бы это первый человек, который берется описать, что такое война, как будто до него никто о войне не писал, и нужно ответить, почему люди воюют. И что такое война, и что такое человеческая храбрость на войне.
Перед тем, как вступить в брак, за несколько лет до собственного брака Толстой пишет «Семейное счастье». Ему нужно ответить на вопрос, что такое семья. Первое произведение Толстого, повесть «Детство», вписывается в часть трилогии (а задумано было больше частей). «Детство», «Отрочество», «Юность» – фактически роман воспитания. Человеку нужно ответить на вопрос, как формируется личность. В каждом своем произведении, в каждом своем деле Толстой разрешает какой-то очень важный и насущный для себя вопрос, не разрешив который он просто не может жить дальше.
Точно так же он относился к семейным делам, точно так же он относился к школе. Когда он решил, что в рамках литературы нельзя изменить мир и что самая нужная, самая необходимая для России форма такого общественного служения – дело школьного учителя, он становится учителем. Он организует образование, считает, что это самое важное в мире.
Ну, и в конце жизни Толстой так же со всей страстью отдаст себя уже своей религиозной философии, ради которой он изменит, фактически поломает весь строй собственной жизни и семейной жизни.
Приключения авторского замысла
Так что же, какой жизненный мотив, какая прагматика стояла за этим замыслом романа об историческом прошлом, романа «Война и мир», если, как он сам потом будет писать, при лучших условиях жизни, на протяжении многих лет он все свои силы отдал этой книге? Что стояло за этим замыслом? Как это ни странно, хотя о «Войне и мире» написан вал исследовательской литературы, нам сложно сказать, сложно разобраться в том, с чего, собственно, начался роман. Какая жизненная пружина прагматическая двигала автором?
Я обращусь к черновику, к предисловию «Войны и мира», где Толстой объясняет трансформацию своего авторского замысла. Я процитирую: «В 1856 г. я начал писать повесть с известным направлением и героем, который должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию. Невольно от настоящего я перешел к 1825 г. – эпохе несчастий и заблуждений моего героя – и оставил начатое. Но и в 1825 г. герой мой был уже возмужалым семейным человеком. Чтобы понять его, нужно было перенестись к его молодости, и молодость его совпадала со славной для России эпохой 1812 г.».
Итак, мы видим, что первоначальный импульс написания романа – вовсе не история, а 1856 г., т.е. современность Льва Толстого. 1856 г., окончена Крымская война, в России новый царь Александр II, все ожидают перемен. Тридцатилетнее правление Николая I, в последние годы которого было понятно, что, говоря, современным языком, происходит стагнация во всех формах, по крайней мере, политических, такой бюрократический застой. И вот все ожидают перемен, ослабления цензуры. На горизонте уже освобождение крестьян и вообще эпоха великих реформ. И вот в это время, 1856 г., Толстой фактически задумал роман об этом интересном времени. И появляется герой-декабрист, который смотрит на эту эпоху как бы со стороны. Вот он приехал из Сибири, с поселения, и попадает в Москву и Петербург.
Но зачем вообще нужно было писать повесть? А почему именно о декабристе? Откуда этот исходный образ? Спустя много лет в письме к Павлу Ивановичу Бирюкову Толстой так объяснял вот эту идею романа о декабристе: «В моем начатом романе «Декабристы» одной из мыслей было то, чтобы выставить двух друзей, одного, пошедшего по дороге мирской жизни, испугавшегося того, чего нельзя бояться, преследований, и изменившего своему Богу, и другого, пошедшего на каторгу, и то, что сделалось с тем и другим после 30 лет: ясность, бодрость, сердечная разумность и радостность одного и разбитость, и физическая, и духовная, другого…».
Перед нами вроде бы вполне в духе 1856 г. такой либеральный замысел. Понятно, с одной стороны – вот эта николаевская Россия, старая, бюрократическая, человек делает карьеру, отказался от своих убеждений. И с другой стороны фигура декабриста. Нам этот замысел кажется понятным в атмосфере конца 50-х годов. Но так ли уж Толстой был солидарен со своей эпохой, так ли солидарен был Толстой с этими либеральными чаяниями?
Разрыв со всеми лагерями
Если мы всмотримся в фигуру Толстого, каким он приехал из крымской армии, после Севастополя, каким он входит в наш литературный мир, петербургский, московский… Кстати говоря, как этот вымышленный декабрист, уже пожилой, из Сибири, так и сам Толстой именно в это время, собственно, и окунается в общественную жизнь. Зимой 1855-1856 г. он как раз приезжает из крымской армии в Петербург. Живет какое-то время у Тургенева. Они лично не были знакомы, Тургенев только по произведениям и по письмам был знаком с Толстым, и он попросил, вот так вот заочно пригласил Толстого пожить у себя. Тургенев какое-то время ставит себя в положение своего рода крестного отца Толстого в литературе. Толстой сам первые годы своего художественного творчества действительно очень высоко ставил Тургенева, однажды даже посвятил ему одно из своих произведений и вообще был какое-то время под влиянием Ивана Сергеевича.
Но отношения и с Тургеневым, и с другими литераторами с самого начала складываются очень драматично. Для Толстого в принципе это чуждый социальный мир. Люди, с которыми он привык, те, кто составлял его социальное окружение в молодости, – аристократические дома Москвы и Петербурга, такая патриархальная аристократическая жизнь, потом армия, общество офицеров, казаков, горцев. Что скрепляло этих людей? Материальные и жизненные интересы. В армии – совместные кутежи, охота, карточные игры. Простые, понятные страсти. И вот он попадает в круг литераторов, которые чают изменить Россию, пишут, думают, что они теперь в условиях начавшейся либерализации возглавят, они должны управлять общественным мнением. И Толстой очень подозрительно, очень недоверчиво смотрит на этот круг. Везде он видит фразу, позерство. Отношения и с Некрасовым, и с Тургеневым складываются непросто. С Тургеневым просто на долгое время, на многие годы отношения прервались фактически со скандалом, ссорой, которая чуть было не привела к дуэли.
И именно в это время, в 1856 г., Толстой пишет первый рассказ, первый свой опыт обращения к эпохе начала XIX в. Это рассказ «Два гусара». Я напомню сюжет: два гусара, отец и сын, сопоставляются соответственно в двух частях рассказа. С одной стороны – такой кутила, бретер, Турбин-старший. И его сын – расчетливый, мелкий, рациональный человек, в котором как бы сопоставлены две эпохи. Мы видим, что в этом рассказе проскальзывает некоторое недовольство Толстого своим временем, возникает стремление к фигуре цельной, к фигуре из прошлого. К человеку, который способен красотой поступка подтвердить красоту мысли. Понятное дело, старший Турбин, этот гусар, кутила, не мог быть воспринят современниками как какой-то идейный оппонент. Им любовались, рассказ был хорошо принят, но какой-то идейной перспективы за этим рассказом не выстраивается.
И вот появляется образ уже человека из прошлого, цельного, но интеллектуала. Появляется образ декабриста. Толстой задумывает написать роман о возвращающемся декабристе. Декабрист может спорить со своей эпохой, со своим временем. Позднее из этого образа возвращающегося из Сибири декабриста вылепится образ Пьера Безухова, который нам знаком по роману «Война и мир». Вот это острое полемическое напряжение по отношению к своей эпохе находит отражение как в завершенных произведениях до «Войны и мира», так мы можем найти его и в черновом варианте к роману «Декабрист», к небольшому наброску. Имеет смысл процитировать этот отрывок, он достаточно большой, но очень характерный.
«Это было недавно, в царствование Александра II, в наше время – время цивилизации, прогресса, вопросов, возрождения России и т. д. и т. д.; в то время, когда победоносное русское войско возвращалось из сданного неприятелю Севастополя, когда вся Россия торжествовала уничтожение черноморского флота и белокаменная Москва встречала и поздравляла с этим счастливым событием остатки экипажей этого флота, подносила им добрую русскую чарку водки и, по доброму русскому обычаю, хлеб-соль и кланялась в ноги,
…в то время, когда со всех сторон, во всех отраслях человеческой деятельности, в России, как грибы вырастали великие люди — полководцы, администраторы, экономисты, писатели, ораторы и просто великие люди без особого призвания и цели, …когда в самом аглицком клубе отвели особую комнату для обсуждения общественных дел;
…когда появились журналы под самыми разнообразными знаменами, — журналы, развивающие европейские начала на европейской почве, но с русским миросозерцанием, и журналы, исключительно на русской почве, развивающие русские начала, однако с европейским миросозерцанием; когда появилось вдруг столько журналов, что, казалось, все названия были исчерпаны: и «Вестник», и «Слово», и «Беседа», и «Наблюдатель», и «Звезда», и «Орел», и много других, и, несмотря на то, всё являлись еще новые и новые названия; в то время, когда появились плеяды писателей, мыслителей, доказывавших, что наука бывает народна и не бывает народна и бывает ненародная и т. д., и плеяды писателей, художников, описывающих рощу и восход солнца, и грозу, и любовь русской девицы, и лень одного чиновника, и дурное поведение многих чиновников;
…в то время, когда со всех сторон появились вопросы (как называли в 56 году все те стечения обстоятельств, в которых никто не мог добиться толку), явились вопросы кадетских корпусов, университетов, цензуры, изустного судопроизводства, финансовый, банковый, полицейский, эмансипационный и много других; все старались отыскивать еще новые вопросы, все пытались разрешать их; писали, читали, говорили проекты, всё хотели исправить, уничтожить, переменить, и все россияне, как один человек, находились в неописанном восторге…
…состояние, два раза повторившееся для России в ХІХ-м столетии: в первый раз, когда в 12-м году мы отшлепали Наполеона I, и во второй раз, когда в 56-м году нас отшлепал Наполеон III. Великое, незабвенное время возрождения русского народа!!!… Как тот француз, который говорил, что тот не жил вовсе, кто не жил в Великую французскую революцию, так и я смею сказать, что кто не жил в 56 году в России, тот не знает, что такое жизнь.
Пишущий эти строки не только жил в это время, но был одним из деятелей того времени. Мало того, что он сам несколько недель сидел в одном из блиндажей Севастополя, он написал о Крымской войне сочинение, приобретшее ему великую славу, в котором он ясно и подробно изобразил, как стреляли солдаты с бастионов из ружей, как перевязывали на перевязочном пункте перевязками и хоронили на кладбище в землю. Совершив эти подвиги, пишущий эти строки прибыл в центр государства, в ракетное заведение, где и пожал лавры своих подвигов. Он видел восторг обеих столиц и всего народа и на себе испытал, как Россия умеет вознаграждать истинные заслуги. Сильные мира сего искали его знакомства, жали ему руки, предлагали ему обеды, настоятельно приглашали его к себе и для того, чтоб узнать от него подробности войны, рассказывали ему свои чувствования. Поэтому пишущий эти строки может оценить то великое, незабвенное время».
Зачем я прочитал этот достаточно большой отрывок? Во-первых, в нем очень явно отражена толстовская ирония, такой почти сарказм по отношению к современникам и вообще, как мы видим, ко всем лагерям: и к славянофильскому поиску национальных, народных, русских начал, и к либеральному, безусловно, тоже. Вот эта достаточно злая ирония вообще не характерна для законченных художественных произведений Толстого. Толстой старался избавиться от таких вот явных полемических выпадов. Он прятал их в черновиках, они оставались в неотправленных письмах. Не потому что Толстой не хотел кого-то обидеть, поссориться, но просто потому, что как художник Толстой считал, что такой полемический, сатирический запал делает предмет изображения однобоким. Ему хотелось как раз уйти от этого. И мы видим, что в романе «Война и мир» этот полемический контекст уйдет из текста, останется между строк.
С другой стороны, мы зафиксировали этот радикальный разрыв со всеми лагерями. Фактически опрокинут и образ будущего, чаемый в результате реформ, преобразований, возрождения России. Но мы видим по этому ёрническому тону, что и образ национального прошлого, как бы его ни конструировали, как бы его не видели и либералы, и такой официоз патриотический, тоже Толстым воспринимается, мягко скажем, недоверчиво. Вот этот разрыв позволяет набрать дистанцию. Поначалу в произведениях 50-х годов эта дистанция скорее ироническая. Мы видим это по этим черновикам. Потом в тексте романа «Война и мир» дистанция по отношению к своему собственному времени станет уже эпической. Толстой как бы выключается из своей современности, из времени как такового, и пишет как будто совершенно независимо.
Позднее литературоведам потребуются особые специальные усилия, чтобы восстановить связь автора романа «Война и мир» со своим временем. Ну, ключевые работы будут написаны Борисом Эйхенбаумом, который будет выявлять все-таки в идеях «Войны и мира» какие-то популярные, модные, распространенные именно в 60-е годы в круге Толстого некие общие идеи и тренды, как мы бы сказали. Но нам важно, что, конечно же, роман «Война и мир» связан со своей эпохой, но мы видим, как намеренно автор выламывается из этого времени. И нам важно зафиксировать сейчас этот разрыв.
Вот эта злая ирония над современниками прозвучит и в черновом варианте предисловия к публикации романа, который я читал. Возьмем небольшой отрывок – чем заканчивается этот черновой вариант предисловия. «Еще несколько слов оправдания на замечание, которое наверное сделают многие. В сочинении моем действуют только князья, говорящие и пишущие по-французски, графы и т. п., как будто вся русская жизнь того времени сосредоточивалась в этих людях. Я согласен, что это неверно и нелиберально, и могу сказать один, но неопровержимый ответ. Жизнь чиновников, купцов, семинаристов и мужиков мне неинтересна и наполовину непонятна, жизнь аристократов того времени, благодаря памятникам того времени и другим причинам, мне понятна, интересна и мила». Ну, почти такой вызывающий жест. Мы видим, что автор намеренно ставит себя в позицию антиразночинную, антилиберальную, он идет как бы поперек своего времени.
Это не исключает, конечно, связей Толстого, личных связей его со всеми лагерями тогдашней жизни – и со славянофилами, и с семьей Аксаковых, и с историками, с Погодиным, и с лагерем, скажем так, либеральным.
Он был очень близок какое-то время с историком Чичериным, как я уже говорил, многое связывало Толстого с Тургеневым, ну и вообще первый журнал, в котором Толстой долгое время публикуется, – «Современник». Понятно, там целый круг.
За рубежом Толстой познакомится с Герценом, о котором он неизменно всегда отзывался с огромным уважением и смотрел на него с большой симпатией. Но, несмотря на вот эту целую сеть личных связей, как автор он бросает современникам вызов. Однако что он мог противопоставить в позитивном смысле? Каков предмет художественного изображения, который Толстой противопоставляет, дает как альтернативу современной ему литературе? Что Толстой противопоставляет своим современникам? Может ли один декабрист, фигура декабриста, вступить вот так вот через одну фигуру в спор с целым веком?
Смена ракурса
Мы обратимся вновь к черновому варианту предисловия. «Я другой раз бросил начатое и стал писать со времени 1812 года, которого еще запах и звук слышны и милы нам, но которое теперь уже настолько отдалено от нас, что мы можем думать о нем спокойно. Но и в третий раз я оставил начатое, но уже не потому, чтобы мне нужно было описывать первую молодость моего героя, напротив: между теми полуисторическими, полуобщественными, полувымышленными великими характерными лицами великой эпохи, личность моего героя отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени».
Вот именно в последней фразе, мне кажется, Толстой проговаривает самое существенное: сменился план изображения. Теперь не образ героя, не герой как таковой, а действительность. «…На первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени». Вот именно с этого изменения в фокусе изображения, собственно говоря, и начинается роман «Война и мир». Именно с этой смены планов мы можем сказать, что Толстой начал писать роман уже не о декабристе, а именно тот роман, который, собственно говоря, мы и называем романом «Война и мир».
К декабристам Толстой будет возвращаться позднее, в 70-е годы, в 1900-е годы. Будут у Толстого и другие замыслы написать большой исторический роман, например, об эпохе Петра Великого, но все это останется в черновиках. Окончательного такого большого исторического произведения после романа «Война и мир» так и не будет написано. Советский литературовед Куприянов скажет по этому поводу, что они не были написаны не случайно. В романе «Война и мир» Толстой сказал об истории и о месте человека в истории все, что он мог и должен был сказать. И после этого романа целостно, в жанре большого романа, говорить на исторические темы Толстому уже было как бы незачем.
Жизнь в ее бесчисленных проявлениях
25 февраля 1863 года Софья Андреевна, жена Толстого, пишет своей сестре, Татьяне Андреевне: «Лёва начал писать новый роман». С этой даты мы фиксируем начало работы над романом. Мы не знаем точно, когда она началась, но вот это первое упоминание. Известно, что это 1863 год. С этой даты, 25 февраля, с этого письма принято отсчитывать начало работы Толстого над романом. Итак, мы можем проследить, как постепенно трансформируется замысел, как происходит фокусировка предмета изображения, уже по черновикам к первой сцене романа. Больше года ушло на написание начала романа, только первой сцены. Существует 15 вариантов начала. Действие романа переносится. То начало романа – 1811 год. Понятно, автору нужно дать некую экспозицию героев, а потом эти герои вступают в славную для России эпоху 1812 год. Потом начало романа переносится с 1811 года на 1807 год. И только в тринадцатом варианте начала романа появляется та сцена, которая нам знакома: в салоне Анны Павловны Шерер. И, наконец, уже на основе пятнадцатого варианта, который потом подвергнется неоднократной редактуре, и появится тот текст, с которого роман «Война и мир» был начат.
Как Толстой начинает роман? Он последовательно вырубил, исключил все какие-то авторские подводки, все сюжетные и исторические вводные рассуждения. Мы видим, как методично исключается, вычищается наш привычный взгляд из современности в прошлое. И, наконец, в том варианте начала романа, который стал окончательным, роман начинается прямо с чужой речи. Прямо с речи, причем второстепенной героини и на французском языке. Это чужая речь в тройном смысле: не авторская речь, а речь героя, речь на чужом, французском языке, и это речь другой эпохи. Но все знакомо. Понятно, и французский язык почти родной для Толстого, и эпоха необыкновенно дорогая.
Любопытно, что героиня, Анна Павловна Шерер – второстепенный герой. Потом эти второстепенные герои затопят пространство романа, охватят его. Толстому важно подать историческое событие так, как его переживали, могли воспринимать и чувствовать люди того времени. Ему важно исключить вот этот привычный взгляд, когда мы начинаем какими-то своими формулировками говорить о прошлом. Он непосредственно переносит нас в это прошлое, в салон, и мы видим, как грандиозные исторические события осмысляются в жизненном, повседневном горизонте опыта каких-то людей прошлого. Позиция Толстого, которую он высказывает в черновом варианте – «я писал об аристократах, потому что они мне интересны, милы и т.д.» – в данном случае не просто полемична по отношению к модному в 60-е годы роману о разночинцах. Это взгляд вполне добросовестного историка.
Толстой действительно гораздо лучше знал образ жизни и жизнь аристократов. Он сам принадлежал к этому кругу. Более того, именно от аристократов дошло до нас больше всего писем, дневников. Как воспроизвести внутренний мир, психологический мир русского крестьянина или солдата? Это было достаточно трудно. Это и сегодняшним историкам не так просто дается. А с аристократами это было сделать значительно проще. Для Толстого же важна достоверность. Ему важно показать действительную жизнь, которую, конечно же, он знал лучше в том кругу, который был ему близок. И фактически, уйдя в 1805 год, в этот салон Анны Павловны Шерер, оттуда Толстой начинает свое наступление на современную литературу.
История должна предстать как настоящая жизнь. Вот это великое историческое прошлое, уже возведенное на пьедестал, уже застывшее в некоторых эстетических формах, на картине, в поэмах и т.д., как бы покидает раму и входит в повседневный опыт знакомых читателю переживаний: радости, сомнений каких-то, бытовых тревог. И этот повседневный, понятный, прозрачный каждому жизненный опыт должен дорасти до действительно исторических масштабов.
В письме к Петру Дмитриевичу Боборыкину в июле 1865 года Толстой еще раз высказывает свои мысли о современной литературе и вообще о сущности художественного творчества. 1865 год – это разгар работы над романом «Война и мир». Толстой пишет: «Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях. Ежели бы мне сказали, что я могу написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться и полюблять жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы». Характерно, что это письмо не было отправлено. Вот как действительная жизнь, над которой мы плачем, смеемся, радуемся, наслаждаемся – как такая действительная жизнь и предстает для Толстого предмет художественного изображения.
Преодоление всех границ
Мы видим, этот роман преодолевает возможные границы. Толстому важно преодолеть границу между художественным произведением, между вымыслом, образом, который мы привыкли идеализировать, и действительными жизненными переживаниями. Граница между историей и философией. Граница между историей, строгим историческим повествованием, и романом. Все возможные границы ломаются в рамках этого повествования, которое ориентировано на действительный, переживаемый человеком опыт. И так Толстой пишет своих героев, такими их создает, так они потом и будут восприниматься.
Герои романа «Война и мир» вызывают раздражение или симпатию, но мы не относимся к ним как к литературным героям. Об этом потом будет говорить Набоков в своих лекциях по русской литературе для американских студентов в 40-е годы. Он будет говорить, что в России вечерами люди за чаем могут вспоминать героев романа «Война и мир» и говорить о них так, как они бы говорили о своих знакомых.
Эти герои живут и умирают как бы независимо от воли автора. Князь Андрей сначала должен был погибнуть под Аустерлицем. Потом Толстой заинтересовался этим человеком, и князь Андрей выживает. Под Аустерлицем он тяжело ранен, он теперь должен погибнуть позже. А потом Толстой снова хочет сохранить ему жизнь. И вот, наконец, он получает смертельное ранение под Бородиным, как это описано в окончательной версии.
Роман несколько раз трансформировался как целое. Этот роман Толстой начал писать как исторический, первое название – «Три поры», т.е. три эпохи: 1812-й, 1825-й и 1856 годы. Когда он входит в эту жизнь своих героев, описывает разные семьи, и среди героев романа мы узнаем семью самого Толстого. В черновиках Толстой прямо называет Ростовых Толстыми, и имена сохранены.
Родной отец Толстого Николай Ильич, граф Толстой – в романе «Война и мир» фигурирует один из главных героев Николай Ильич, граф Ростов. В черновиках он так и называется Толстым. Мама Толстого – княжна Марья Николаевна Волконская. В романе «Война и мир» одна из главных героинь – княжна Марья Николаевна Болконская, одна буква только изменена. Понятно, что в процессе написания романа Толстой все-таки создает художественный образ, а не списывает с отца и матери. Но эти люди как бы живут своей жизнью.
И вот он увлечен семейным сюжетом, и замысел меняется. Меняется название. Толстой уже понимает, что он не дойдет ни до какого 1856 года, да и до 1825 года вряд ли дойдет. Он уже пишет фактически семейную хронику, хронику жизни нескольких дворянских семей начала XIX в. И роман получает черновое такое, скромное, почти семейное название: «Все хорошо, что хорошо кончается». И только когда к 1867 году Толстой в своей работе дошел до описания событий Отечественной войны 1812 года и естественным образом судьбы героев оказались вплетены в судьбу страны, он пересматривает весь замысел романного целого. Появляются вот эти огромные философские отступления, автор прямо вмешивается, начинает прямой разговор с читателем по поводу исторического движения народов. И появляется, собственно, то название целого, которое нам знакомо: «Война и мир». Еще раз: роман начат был в 1863 году. С 1865 года на страницах «Русского вестника» он уже публикуется. А название «Война и мир» появляется только в 1867 году. Т.е. он долгое время не знал, не видел этого целого.
Соединение всех линий
В 1868-1869 гг. шесть томов романа (первоначальная разбивка была именно такая) были опубликованы. И когда это романное целое сложилось, Толстой говорил, что «без ложной скромности – это как «Илиада». Мало просто сказать, что роман «Война и мир» — главное произведение Льва Толстого. Но оно действительно главное, и не только потому что ему удалось соединить, выразить наиболее полноценно, я бы сказал – полносмысленно, то, о чем он писал и до романа «Война и мир», и то, о чем он будет писать впоследствии. Можно сказать, что всю жизнь Толстой писал одно произведение. И позднее он даже в дневнике говорил, что, собственно говоря, сама жизнь должна быть как художественное произведение. Она должна создаваться. И так Толстой и относился к своей жизни. Это был творческий человек по сути своей. Это был не писатель гениальный, это был человек гениальный.
Художественные произведения Толстого, все его наследие складывается в такую единую творческую вселенную. Там одни и те же герои, там Дмитрий Нехлюдов путешествует все время из одного произведения в другое. Эти Нехлюдовы, Облонские составляют такой параллельный действительному мир реалистической прозы Толстого. И вот разные линии этой огромной художественной вселенной в романе «Война и мир» сходятся. Линия, родившаяся из дневника (направление самонаблюдений), которая потом перелилась в роман воспитания, в эту трилогию «Детство», «Отрочество», «Юность» – этот психологический анализ в романе «Война и мир» находит свое наиболее полное воплощение. И мы видим, как подрастают, сменяются поколения нескольких дворянских семей, прежде всего Ростовых.
Очерковая линия военных рассказов, где Толстой смотрит на события, дает их социальную зарисовку, вырастает на страницах романа в историческое и философское исследование в форме романа. Философское противоречие, которое двигало Толстым, которое он пытался если не разрешить, то по крайней мере выразить, изобразить в «Казаках», противоречие между цивилизованным, отделенным от мира сознанием аристократа, одиночки, и естественным природным миром, в котором главный герой хочет раствориться… Эта знаменитая сцена, где Дмитрий Оленин на охоте мечтает, как бы он растворился в окружающей его природе, в этих миллионах комаров и т.д. Собственно говоря, это противоречие не просто преодолевается героями романа – князем Андреем перед смертью или Пьером Безуховым, это противоречие преодолевается автором.
Мечта, пантеистическая мечта героя «Казаков» реализована автором-повествователем «Войны и мира». Для автора не существует никаких границ, он проникает повсюду, он как бы растворен в мире. Изобразить мысли ребенка, огромные батальные сцены, жизнь государственных мужей и их разговоры, признания в любви, сон смертельно раненого человека, предсмертный бред, вплоть до того, что испытывает волк, когда его травят собаками! Этот автор как бы растворен в изображаемом мире. В рассуждениях Пьера и Андрея Болконского, в этих спорах мы найдем всю позднюю философию Толстого.
В отношениях между Пьером и Элен, между Наташей и Анатолем уже заявлена тема, уже завязан узел плотской любви, плотской страсти, которая не знает морали. Узел, который Толстой будет распутывать в романе «Анна Каренина» и который он потом разрубит «Крейцеровой сонатой». В этой форме, которую Толстой отыскал в романе, ему удалось действительно дать поистине грандиозный ответ на грандиозные вопросы времени. Толстой через головы своих современников, о которых он так иронически отзывался, фактически дает ответ на притязания исторического разума нового времени, на притязания людей преобразовать мир.
В этом романе русская литература вступает в большой разговор. Это большое время большого разговора, который ведет европейское западное сознание со времен древнегреческих философов по наше время. Петр Яковлевич Чаадаев в свое время сетовал на то, что русские как бы выключены из этой интеллектуальной жизни Европы. Мы ничего не дали западному миру! Мы не думаем, мы не мыслящая нация. И, наверное, лучшим ответом на это сетование, на эту обеспокоенность Петра Яковлевича стал роман «Война и мир», в котором пережитый опыт, исторический опыт России осмысляется, и осмысляется так, что Россия вступает, русская культура вступает в этот большой разговор.
С момента публикации романа «Война и мир» и до самой своей смерти Толстой будет оставаться самым авторитетным русским писателем. С этого времени он писатель номер один. Сейчас, в рамках наших литературных представлений, Толстой и Достоевский – фигуры одного веса. Но настоящая слава, настоящее признание к Достоевскому придет после его смерти. Толстой стяжал прижизненную славу. Толстой стал едва ли не первым русским мыслителем, влиятельным во всем мире. О том, какая происходила потом борьба за понимание книги «Война и мир», мы поговорим в следующий раз.
Материалы
Дубин Б. В. Идея «классики» и ее социальные функции // Очерки по социологии литературы. М.: Новое литературное обозрение, 2017.
Зайденшнур Э. Е. "Война и мир" Л. Н. Толстого: Создание великой книги. — М.: Книга, 1966.
Лосев А. Ф. Гомер. М: Молодая гвардия, 2006.
Опульская Л. Д. Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир». М., 1987.
Фойер, Кэтрин Б. Генезис "Войны и мира". Пер. с англ. Т.Бузиной. СПб.: Академический проект, 2002.
Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Кн. 1: 50-е годы. Л.: Прибой, 1928.
Эйхенбаум Б. Лев Толстой. Кн. 2: 60-е годы. М.: Худ. лит.,1931.